Прощание с первой любовью. Ищу повсюду глубину… Ветер василий казанцев вики джулия

Василий Иванович Казанцев (родился 5 ноября 1935 года в Таскино) - русский советский и российский поэт .

Биография

Василий Казанцев родился в 1935 году в деревне Таскино (ныне Томской области) в крестьянской семье. Окончил в 1957 году историко-филологический факультет Томского университета . С 1958 года печатается в журнале «Юность ». В 1963 году стал членом Союза писателей СССР . В 2000 году получил премию «Поэзия», а в 2001 году - премию имени Н. А. Заболоцкого .

Произведения

Книги стихов:

• В глазах моих - небо. Томск, 1962;
• Лирика. Новосибирск, 1964;
• Прикосновение. Новосибирск, 1966;
• Какого цвета поле? Новосибирск, 1968;
• Поляны света. Новосибирск, 1968;
• Дочь. М., 1969;
• Русло. М., 1969;
• Равновесие. Новосибирск, 1970;
• Стихи. Новосибирск, 1971 (предисл. И. Фонякова);
• Прощание с первой любовью. М., 1971;
• Талина. М., 1974;
• Солнечные часы. М., 1976;
• Порыв. М., 1977;
• Дар. М., 1978;
• Выше радости, выше печали. М., 1980;
• Рожь. М., 1983;
• Свободный полет. М., 1983;
• Стихотворения. М., «Сов. Россия», 1986;
• Прекрасное дитя. М., «Сов. писатель», 1988;
• Новая книга. Смысл. М., 2000.

Его стихи напечатаны в журналах «Знамя » (1988, № 5), «Новый мир » (1986, № 2; 1988, № 1), «Сибирские огни » (1989, № 1), «НС» (напр. 1987, № 6; 1990, № 1, 1992, № 1;1993, № 3; 1995, № 10; 1999, № 4), «Московский вестник» (напр. 1990, № 1; 1995, № 2), «МГ» (1995, № 8), «Москва » (1994, № 2; 1995, №9), «Крестьянка » (1989, № 12).

Проза: От Александра Сергеевича до Сергея Александровича. Литературные курьезы. - «Москва », 1996, № 8.

Напишите отзыв о статье "Казанцев, Василий Иванович"

Ссылки

Отрывок, характеризующий Казанцев, Василий Иванович

Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.

Казанцев Василий Иванович - поэт.

Родился в крестьянской семье, окончил Томский университет. Печатается с 1957.

В 1962 в Томске вышел первый сборник стихов «В глазах моих небо», вслед за которым в Новосибирске (Западно-Сибирское книжное издательство) выходят другие: «Лирика» (1962), «Прикосновение» (1966), «Поляны света» (1968), «Равновесие» (1970), «Стихи» (1971). Затем книги его стихов издаются в основном в Москве: «Дочь» (1969), «Русло» (1969), «Прощание с первой любовью» (1971), «Талина» (1974), «Порыв» (1977), «Дар» (1978), «Выше радости, выше печали» (1980; составитель и автор предисл. В.Кожинов), «Свободный полет» (1983), «Рожь» (1983), «Прекрасное дитя» (1988), «Стихотворения» (1990).

Формирование творческой индивидуальности Казанцев происходило в ситуации, когда вслед за «громкой поэзией» времен хрущевской «оттепели» (Евтушенко, Вознесенский, Р.Рождественский и др.) пришла «тихая лирика» времен брежневского застоя (Н.Рубцов, В.Соколов, А.Жигулин, Б.Ахмадулина, А.Кушнер и др.), сосредоточенная, в отличие от «громкой поэзии», не на гражданской, социально-исторической проблематике, а на жизни человеческой души, на лирических переживаниях и размышлениях поэтов, связанных с «вечными» темами любви, природы и искусства. В связи с пристальным вниманием «тихих лириков» к «вечным» темам у них обостряется интерес к традициям интимной и медитативной лирики А.Пушкина, Е.Баратынского, Ф.Тютчева, А.Фета, А.Ахматовой, Б.Пастернака и др. классиков.

В лирике Казанцев особенно ощутимы традиции Тютчева, связанные с проблематикой «двойного бытия» человеческой души: дневной и ночной. Не рефлексируя особенно по поводу «ночной» жизни своей души и своего сознания, Казанцев, в отличие от других продолжателей тютчевских традиций, сосредоточивается на ее порыве к свободе и свету, который определяет вектор духовного роста поэта как личности. В этом отношении знаменательно название книги стихов «Порыв» (1977), в которой поэт готовится к душевному порыву к «двуединой высоте», но одновременно и сдерживает себя, боясь нарушить напряженное душевное равновесие и оторваться от предметной, чувственной реальности жизни, «грубой вещности земной». Его душа, земной «мир впивая», душа, «в плоть обернутая», постоянно тоскует «о небе чистом и высоком», «мысль озаренная взлетает к высоким облакам». В его лирике «безраздельный царит, владычествует свет».

Однако даже при безраздельном владычестве свет в стихах Казанцев, в отличие, например, от стихов Рубцова, обычно неподвижен, бесплотен, не обладает музыкальной текучестью, не мерцает и не струится, не сливается непосредственно со звуками. Переход от неподвижного, застывшего света, даже если он резок и внезапен, к звукам, означающим, как правило, тревогу, приближение мрака, нарушение тишины, чаще всего скрыт, подспуден. Только в «тютчевских» стихах Казанцева эта скрытность несколько обнажается и, как во время приближающейся грозы, «меж блеском и гулом все меньше пробел». В стихотворении «Прыжок в высоту» Казанцев пишет о том, как человек, готовый превратиться в порыв, «глядит совсем не ввысь», а «внутрь себя»: «Там, внутри, стена барьера. / Вставшая - перебори! - / ввысь отвесная. И мера / выси этой - там, внутри». Поэт очень хорошо чувствует этот внутренний барьер. Желая с маху взять высоту, Казанцев неизменно сдерживает и смиряет себя. Он хотел бы остаться самим собой, не браться за то, для чего еще не созрела душа; он все чаще казнит себя за нерешительность. Говоря о «дальнем свете», признается: «Но втайне плачу и рыдаю, / что - мимо, мимо пролетаю. / И - проклинаю. И - виню. / Не вас, суровых, укоряю: / себя, не смевшего, казню». В результате такого недовольства собой, своим душевным равновесием поэт говорит, что он начинает «к бунту чувствовать причастность», его душа становится подобной «спящей грозе» и как «безбоязненная птица / под гудящий, зычный гром / жаждет, гордая, сшибиться/с грозным ветром и огнем».

В лирическом пространстве души Казанцев становится ощутимее движение времени, в созерцании созревают импульсы к деянию, действию, поступкам, свет рождает музыку. Интересно, что у Казанцев раньше звук связывался с памятью, с прошлым, в частности, с памятью о войне («Забытого голоса звук», «Как неожиданность, как лета / глухая память - редкий звук»), а свет - с настоящим и будущим. Теперь в его стихах свет и звуки, сложно взаимодействуя между собой, все больше используются для того, чтобы выразить связь лирического пространства с движением времени. Внутреннее ощущение необходимости порыва и прорыва за те границы, которые уже определились в лирике поэта, хотя несколько и притормаживаются в книге «Дар» (1978), но не сходят на нет и продолжают играть активную роль в постижении «двуединой высоты».

Долгое время назревавший порыв Казанцев к «двуединой высоте» получил свою весьма ощутимую реализацию в книге «Стихотворения» (1990), значительную часть которой составила гражданская лирика, написанная в годы горбачевской перестройки. Обретение политической свободы и исчезновение былого страха перед властью способствовали внутреннему раскрепощению Казанцева, расширению тематического диапазона его лирики (стихи о природе и любви, размышления о жизни собственной души существенно дополнились размышлениями о недавнем тоталитарном прошлом и о русской истории), усложнению и углублению восприятия им внешнего и особенно своего внутреннего мира. Художественное мировосприятие Казанцев становится диалогичным (его стихи строятся теперь чаще всего как диалоги с самим собой или с воображаемым собеседником) и нередко парадоксальным, он теперь отчетливее видит несовпадение и противоречие между идеалами и действительностью, светом и тьмой, свободой и необходимостью, добром и злом, остро чувствует иронию истории («Есть дерзновенные теории. / И есть высокий идеал. / И есть ирония истории, / Как классик некогда сказал. / Достиг, чего достичь надеялся, / Чего не смог достичь никто. / А огляделся и примерился - / Совсем, совсем, совсем не то»). Одновременно с углублением и усложнением нравственных и историко-философских размышлений Казанцева его лирика приобретает назидательные и отчасти рассудочные оттенки.

М.Ф.Пьяных

Использованы материалы кн.: Русская литература XX века. Прозаики, поэты, драматурги. Биобиблиографический словарь. Том 2. З - О. с. 131-133.

Далее читайте:

Русские писатели и поэты (биографический справочник).

Сочинения:

Рожь: книга стихов. М.: Современник, 1983;

Стихотворения. М., 1990;

Невидимое пламя: Заметки о стихах // альм. Поэзия. Вып.13. М., 1975; Вып.18. М., 1976;

Сначала ответы на записки: статья // Поэзия: альм. Вып.56. М., 1990. С.35-37.

Литература:

Михайлов Ал. Реалист против романтика // Сибирские огни. 1971. №12;

Коржев В. Живу, в звезду влюбленный...: Стихи Василия Казанцева // Литературная газета. 1975. 10 дек.;

Пьяных М. Покой нам только снится...: Заметки о романтических тенденциях в современной русской поэзии // Звезда. 1979. №2;

Михайлов Ал. Кто есть пророк?: О стихотворении Казанцева «Пророк» и стих. Пушкина «Пророк» // Михайлов Ал. Тайны поэзии. Книга критических эссе. М., 1980;

Казинцев А. ...Выйти навстречу судьбе: Рец. на книгу Казанцева «Выше радости, выше печали» // Литературное обозрение. 1981. №2;

Соловьева И. Сибирский характер // День поэзии: 1981. М., 1981;

Славецкий В. Опоры души: [Рец. на книгу Казанцева «Свободный полет»] // Литературное обозрение. 1983. №12;

Кожинов В. Из сердца бьющий свет!: [Рец. на книги Казанцева «Свободный полет» и «Рожь»] // Литературная газета. 1984. 23 мая;

Славецкий В. Хрупкая гармония: [Рец. на книги Казанцева «Стихотворения», «Прекрасное дитя»] // Литературное обозрение. 1988. №11.

Я очень до-ро-жу вос-по-ми-на-ни-я-ми о встре-чах с не-сколь-ки-ми круп-ны-ми по-эта-ми, в чис-ло ко-то-рых вхо-дит и Ва-си-лий Ка-зан-цев . Хо-тя, ска-зать от-кро-вен-но, в юно-с-ти мне труд-но бы-ло пред-ста-вить се-бе, с ка-ким боль-шим ма-с-те-ром по-эзии мне по-сча-ст-ли-ви-лось об-щать-ся. Во-пер-вых, я не слиш-ком хо-ро-шо тог-да по-ни-мал, что та-кое на-сто-я-щие сти-хи. А во-вто-рых, не-смо-т-ря на не-ко-то-рую раз-ни-цу в воз-ра-с-те, я вос-при-ни-мал его как «сво-е-го пар-ня», по-сколь-ку учил-ся с ним на од-ном фа-куль-те-те. Столь близ-кое зна-ком-ст-во ино-гда не толь-ко не по-мо-га-ет, но да-же ме-ша-ет по-чув-ст-во-вать мас-штаб твор-че-с-кой лич-но-с-ти, с ко-то-рой име-ешь де-ло. И толь-ко че-рез ка-кое-то вре-мя я окон-ча-тель-но по-нял, что Ва-си-лий Ка-зан-цев – один из луч-ших по-этов на-ше-го вре-ме-ни.

…Шко-лу он окон-чил с зо-ло-той ме-да-лью, и это от-кры-ва-ло ему путь в лю-бой уни-вер-си-тет стра-ны. Ка-жет-ся, сов-сем ско-ро сбу-дет-ся его меч-та и он ста-нет сту-ден-том Мос-ков-ско-го го-су-дар-ст-вен-но-го уни-вер-си-те-та. Но слиш-ком дол-го при-шлось ждать вы-зо-ва на со-бе-се-до-ва-ние и слиш-ком труд-ным ока-зал-ся путь до об-ла-ст-но-го цен-т-ра. Поз-же он рас-ска-жет об этом в по-эме «Ноч-лег»:

Вме-с-то МГУ Ва-си-лий Ка-зан-цев по-сту-пил в Том-ский го-су-дар-ст-вен-ный уни-вер-си-тет. От-кры-тый ещё в кон-це XIX ве-ка, ТГУ был пер-вым выс-шим учеб-ным за-ве-де-ни-ем к вос-то-ку от Ура-ла. Бла-го-да-ря уни-вер-си-те-ту Томск на-зы-ва-ли си-бир-ски-ми Афи-на-ми. Он и се-го-дня про-дол-жа-ет счи-тать-ся од-ним из круп-ней-ших на-уч-ных и куль-тур-ных цен-т-ров стра-ны.

Без вся-ко-го пре-уве-ли-че-ния, Ва-си-лий Ка-зан-цев был все-об-щим лю-бим-цем, гор-до-с-тью ис-то-ри-ко-фи-ло-ло-ги-че-с-ко-го фа-куль-те-та. Его ува-жа-ли и пре-по-да-ва-те-ли, и сту-ден-ты. Он хо-ро-шо учил-ся, был скром-ным и от-ли-чал-ся вос-пи-тан-но-с-тью, я бы да-же ска-зал, ка-ким-то вну-т-рен-ним бла-го-род-ст-вом.

От-ку-да в нём это взя-лось, ес-ли дет-ст-во и юность его про-шли в та-ёж-ной де-рев-не на се-ве-ре Том-ской об-ла-с-ти? А от-ту-да, ви-ди-мо, и взя-лось.

В уни-вер-си-те-те учи-лось мно-го зем-ля-ков Ва-си-лия. В боль-шин-ст-ве сво-ём до по-ступ-ле-ния в вуз они ни ра-зу не бы-ва-ли ни в боль-шом, ни в ма-лом го-ро-де. Один из них рас-ска-зы-вал, что, при-быв в Томск, здо-ро-вал-ся с каж-дым, кто встре-тил-ся ему по пу-ти от реч-ной при-ста-ни до уни-вер-си-те-та. До-воль-но ско-ро он по-нял, что в го-ро-де это не обя-за-тель-но.

О том, что Ва-си-лий Ка-зан-цев по-эт, на фа-куль-те-те зна-ли, на-вер-ное, все. Но сти-хи пи-са-ли тог-да мно-гие сту-ден-ты: Ген-на-дий Юров, Пётр Бол-ды-рев, бо-лее мо-ло-дые Сер-гей За-плав-ный, Вла-ди-лен Шу-с-тер, Ле-о-нид Го-ря-ев . В чис-ле сти-хо-твор-цев фа-куль-те-та зна-чил-ся и ав-тор этих строк.

В уни-вер-си-те-те дей-ст-во-ва-ло ли-те-ра-тур-ное объ-е-ди-не-ние, ча-с-то про-во-ди-лись ли-те-ра-тур-ные ве-че-ра. Обыч-но это про-ис-хо-ди-ло в 11-й ау-ди-то-рии вто-ро-го кор-пу-са уни-вер-си-те-та. Хо-ро-шо по-мню, как в ней чи-тал сти-хи со-вре-мен-ных по-этов бу-ду-щий на-род-ный ар-тист Рос-сии Ра-фа-эль Клей-нер . На-ро-ду на-би-лось столь-ко, что, ког-да сде-ла-ли ма-лень-кий пе-ре-рыв, чтец не смог вый-ти в ко-ри-дор и круж-ку с во-дой ему пе-ре-да-ва-ли че-рез го-ло-вы.

Мо-ло-дые по-эты ТГУ чи-та-ли свои тво-ре-ния ча-ще все-го в об-ще-жи-ти-ях уни-вер-си-те-та, а так-же в До-ме учё-ных. Од-наж-ды по-сле вы-ступ-ле-ния мы, Ва-ся Ка-зан-цев, Ге-на Юров и я, сфо-то-гра-фи-ро-ва-лись воз-ле об-ла-ст-но-го кра-е-вед-че-с-ко-го му-зея. На нас бы-ли ши-ро-чен-ные, по тог-даш-ней мо-де, брю-ки. Как дав-но это бы-ло.

Как по-эт Ва-си-лий Ка-зан-цев за-мет-но вы-де-лял-ся из тех, кто учил-ся тог-да в на-шем уни-вер-си-те-те. Он оп-ре-де-лил для се-бя се-рь-ёз-ную вы-со-ту: рус-ские клас-си-ки – вот на ко-го он рав-нял-ся. Я был на за-щи-те его дип-лом-ной ра-бо-ты, по-свя-щён-ной твор-че-ст-ву Фё-до-ра Тют-че-ва . За-щи-тил-ся он бле-с-тя-ще.

По-мню, как по фа-куль-те-ту раз-нес-лась весть о том, что сти-хи Ка-зан-це-ва одо-б-рил из-ве-ст-ный в то вре-мя по-эт Сте-пан Щи-па-чёв . Ему по-нра-ви-лось Ва-си-но сти-хо-тво-ре-ние «Осень»:

Лю-би-те-лям по-эзии Ка-зан-це-ва, ко-неч-но, хо-ро-шо из-ве-ст-но это ве-ли-ко-леп-ное сти-хо-тво-ре-ние, на-пи-сан-ное ещё в 1954 го-ду.

В 1957 го-ду Ва-си-лий окон-чил уни-вер-си-тет и два го-да пре-по-да-вал в шко-ле, а по-сле это-го стал от-вет-ст-вен-ным се-к-ре-та-рём мно-го-ти-раж-ной га-зе-ты уни-вер-си-те-та. Мо-ло-дые сти-хо-твор-цы ча-с-то об-ра-ща-лись к не-му с прось-бой на-пе-ча-тать их опу-сы или про-сто вы-ска-зать за-ме-ча-ния, и он тер-пе-ли-во учил их. Знаю это и по сво-е-му опы-ту.

Скло-нив-шись над ли-с-точ-ком, вы-рван-ным из сту-ден-че-с-кой те-т-ра-ди, мы чи-та-ли вме-с-те с ним стро-фу за стро-фой. Он от-ме-чал удач-ные стро-ки, ес-ли, ко-неч-но, та-ко-вые в сти-хо-тво-ре-нии бы-ли, и об-ра-щал вни-ма-ние на сла-бые ме-с-та. Де-лал это он край-не де-ли-кат-но, за-ме-ча-ния его бы-ли так-тич-ны-ми, спра-вед-ли-вы-ми и по-то-му не-о-бид-ны-ми.

Из раз-го-во-ров с ним то-го, сту-ден-че-с-ко-го, вре-ме-ни от-чёт-ли-во по-мню вот что. Од-наж-ды при-шли мне в го-ло-ву не-сколь-ко, как мне по-ка-за-лось, бро-с-ких, вы-иг-рыш-ных строк, ко-то-рые мог-ли бы стать за-ро-ды-шем не-пло-хо-го сти-хо-тво-ре-ния.

– Хо-чешь по-слу-шать от-ры-вок из сти-хо-тво-ре-ния, ко-то-рое я ско-ро на-пи-шу? – спро-сил я у не-го при встре-че.

– Чи-тать не-за-кон-чен-ное сти-хо-тво-ре-ние ни в ко-ем слу-чае нель-зя, – до-воль-но стро-го ска-зал он. – Вот ког-да на-пи-шешь, тог-да и чи-тай, да и то сна-ча-ла на-до дать ему хо-тя бы па-ру дней от-ле-жать-ся. – И до-ба-вил: – Каж-дое сти-хо-тво-ре-ние – это твоё от-кры-тие. Ес-ли оно ещё не за-кон-че-но, то от чу-жо-го взгля-да мо-жет как бы за-сох-нуть, увя-нуть. Не ис-клю-че-но, что ты сам по-те-ря-ешь к не-му ин-те-рес.

В со-вет-ское вре-мя поч-ти у каж-до-го мно-го-обе-ща-ю-ще-го по-эта был свой пер-во-от-кры-ва-тель. В на-ча-ле 60-х го-дов Ва-си-лия Ка-зан-це-ва «от-крыл» жив-ший в то вре-мя в Но-во-си-бир-ске по-эт Илья Фо-ня-ков . Он был уже хо-ро-шо из-ве-с-тен не толь-ко в Си-би-ри.

Илья Фо-ня-ков встре-тил-ся со сти-хо-твор-ца-ми уни-вер-си-те-та в ре-дак-ции мно-го-ти-раж-ной га-зе-ты. Нас бы-ло не-сколь-ко че-ло-век. Чи-та-ли сти-хи «по кру-гу».

«И вдруг ста-ло со-вер-шен-но оче-вид-но: один из чи-тав-ших яв-но и рез-ко вы-де-ля-ет-ся сре-ди ос-таль-ных», – вспо-ми-нал об этом де-сять лет спу-с-тя Илья Фо-ня-ков. – Сти-хи Ва-си-лия Ка-зан-це-ва при-вле-ка-ли уже тог-да сво-ей изящ-ной за-кон-чен-но-с-тью, точ-но-с-тью мыс-ли, про-фес-си-о-наль-ной уме-ло-с-тью, на-хо-див-шей-ся уже на том уров-не, ког-да, по-жа-луй, мож-но про-из-не-с-ти, пусть и с не-об-хо-ди-мы-ми «под-ст-ра-хо-воч-ны-ми» ого-вор-ка-ми, обя-зы-ва-ю-щее сло-во: ма-с-тер-ст-во».

Я при-вёл от-ры-вок из пре-дис-ло-вия Ильи Фо-ня-ко-ва к кни-ге из-бран-ной ли-ри-ки Ва-си-лия Ка-зан-це-ва, ко-то-рая вы-шла в За-пад-но-Си-бир-ском книж-ном из-да-тель-ст-ве в 1971 го-ду. «Я люб-лю по-эзию Ка-зан-це-ва, – пи-шет он, – счи-таю его од-ним из луч-ших ли-ри-ков на-ше-го по-ко-ле-ния, ко-то-рое ещё не-дав-но име-но-ва-лось мо-ло-дым, а ны-не при-хо-дит к сво-им пер-вым «Из-бран-ным».

Фо-ня-ков на-стой-чи-во про-па-ган-ди-ро-вал твор-че-ст-во Ка-зан-це-ва, по-свя-тил ему не-ма-ло стра-ниц в кни-гах о по-эзии «Ска-зать не-ска-зан-ное» и «По-хва-ла точ-но-с-ти», пи-сал о нём в ста-ть-ях о со-вре-мен-ной по-эзии, опуб-ли-ко-ван-ных в «Ли-те-ра-тур-ной га-зе-те».

Но вер-нём-ся в те го-ды, ког-да Ка-зан-цев ра-бо-тал в уни-вер-си-тет-ской мно-го-ти-раж-ке и у не-го не бы-ло ещё ни од-но-го сбор-ни-ка сти-хов. Се-рь-ёз-ные пе-ре-ме-ны в его твор-че-с-кой судь-бе про-изо-ш-ли по-сле то-го, как в Том-ске в ап-ре-ле 1962 го-да про-шёл твор-че-с-кий се-ми-нар, ко-то-рым ру-ко-во-дил пре-крас-ный по-эт, «сне-гирь рус-ской по-эзии» Вик-тор Бо-ков . Пес-ни на его сло-ва «На по-быв-ку едет мо-ло-дой мо-ряк», «Алё-нуш-ка», «Гля-жу в по-ля про-стор-ные» и дру-гие бы-ли ши-ро-ко из-ве-ст-ны и лю-би-мы.

Бо-ков вы-со-ко оце-нил твор-че-ст-во Ка-зан-це-ва, мож-но да-же ска-зать, был об-ра-до-ван тем, что уз-нал та-ко-го по-эта. И сде-лал всё для то-го, что-бы в Том-ске как мож-но ско-рее вы-шел пер-вый сбор-ник сти-хов Ва-си-лия Ка-зан-це-ва «В гла-зах мо-их не-бо». Он до-бил-ся, что-бы был из-ме-нён из-да-тель-ский план, и ру-ко-пись ста-ла кни-гой в не-бы-ва-ло ко-рот-кий срок.

Ко-неч-но, ра-но или по-зд-но Ка-зан-цев про-бил-ся бы к ши-ро-ко-му чи-та-те-лю и без по-сто-рон-ней по-мо-щи, по-сколь-ку как по-эт со-сто-ял-ся ещё в го-ды учё-бы в уни-вер-си-те-те. Этим он обя-зан са-мо-му се-бе, сво-ей ма-те-ри, сво-ей ма-лой ро-ди-не. Но край-не важ-но бы-ло по-лу-чить под-держ-ку пре-крас-но по-ни-ма-ю-щих по-эзию лю-дей, ко-то-рые хо-ро-шо зна-ли, что «та-лан-там на-до по-мо-гать, без-дар-но-с-ти про-бьют-ся са-ми».

По-сле Том-ско-го се-ми-на-ра кни-ги сти-хов Ва-си-лия Ка-зан-це-ва од-на за дру-гой ста-ли из-да-вать-ся в Но-во-си-бир-ске и Моск-ве. В 1963 го-ду он уча-ст-во-вал в IV Все-со-юз-ном со-ве-ща-нии мо-ло-дых ли-те-ра-то-ров, его при-ня-ли в Со-юз пи-са-те-лей. На не-го об-ра-тил вни-ма-ние клас-сик со-вет-ской ли-те-ра-ту-ры Алек-сандр Твар-дов-ский .

В даль-ней-шем твор-че-с-ко-му рос-ту Ка-зан-це-ва и уп-ро-че-нию его по-ло-же-ния в по-эзии спо-соб-ст-во-ва-ли боль-шие рос-сий-ские по-эты Алек-сандр Ме-жи-ров и Кон-стан-тин Ван-шен-кин, из-ве-ст-ные кри-ти-ки Ио-сиф Грин-берг, Ва-дим Ко-жи-нов, Алек-сандр Ма-ка-ров, Ста-ни-слав Лес-нев-ский, Ин-на Рос-тов-це-ва . Мож-но бы-ло бы на-звать до-б-рый де-ся-ток дру-гих имён.

В кон-це мая – на-ча-ле ию-ня 1966 го-да, ког-да в Ке-ме-ро-ве про-во-ди-лось со-ве-ща-ние мо-ло-дых пи-са-те-лей За-пад-ной Си-би-ри и Ура-ла, Ва-си-лий Ка-зан-цев был уже ру-ко-во-ди-те-лем од-но-го из по-эти-че-с-ких се-ми-на-ров.

Я не-сколь-ко раз ви-дел-ся с ним в дни со-ве-ща-ния. Дер-жал-ся он с до-сто-ин-ст-вом, пре-крас-но вы-гля-дел в стро-гом эле-гант-ном ко-с-тю-ме да и во-об-ще чем-то не-уло-ви-мым от-ли-чал-ся от ос-таль-ных пи-са-те-лей. Мне по-че-му-то ка-жет-ся, что по-доб-ным об-ра-зом вёл бы се-бя Иван Алек-се-е-вич Бу-нин, ока-жись он в дру-гом, на-шем, вре-ме-ни и в дру-гом ме-с-те – на этом яр-ком и шум-ном ли-те-ра-тур-ном пра-зд-ни-ке.

Боль-ше мы с Ва-си-ли-ем не встре-ча-лись. В кон-це то-го же 1966 го-да мы с же-ной и ма-лень-кой до-че-рью пе-ре-бра-лись на Ко-лы-му, а он че-рез ка-кое-то вре-мя стал жи-те-лем Под-мо-с-ко-вья.

Ког-да я учил-ся в уни-вер-си-те-те, на-ши сту-ден-ты-линг-ви-с-ты и пре-по-да-ва-те-ли ка-фе-д-ры рус-ско-го язы-ка каж-дое ле-то от-прав-ля-лись за на-род-ной ре-чью как раз в те ме-с-та, от-ку-да при-был в Томск Ва-си-лий Ка-зан-цев. Так что у не-го не бы-ло не-об-хо-ди-мо-с-ти спе-ци-аль-но ез-дить в та-кие экс-пе-ди-ции.

Жи-те-ли На-рым-ско-го края, как на-зы-ва-ют се-вер Том-ской об-ла-с-ти, в чи-с-то-те со-хра-ни-ли све-жий, об-раз-ный язык. Вы-ра-зи-тель-но-с-тью их ре-чи вос-тор-гал-ся из-ве-ст-ный про-за-ик Виль Ли-па-тов . «Язык на-рым-чан, – пи-сал он, – пла-вен, не-то-роп-лив, ши-рок и ёмок, как их по-ход-ка бы-ва-лых охот-ни-ков, ры-ба-ков, ягод-ни-ков».

Ва-си-лий Ка-зан-цев, мож-но ска-зать, с мо-ло-ком ма-те-ри впи-тал лю-бовь к рус-ско-му сло-ву. Ког-да чи-та-ешь его сти-хи, ра-ду-ешь-ся мно-го-цве-тию слов, их точ-но-с-ти и мно-го-знач-но-с-ти.

До-пол-ни-тель-ные кра-с-ки при-да-ют его сти-хам ди-а-лек-тиз-мы и про-сто-реч-ные сло-ва: «дун-дит» – «ко-мар дун-дит», «уре-во» – «мо-шек уре-во». Или вот та-кая не-о-жи-дан-ная фор-ма сло-ва – «не-вз-го-да», «уко-ра». Я по-че-му-то ду-мал, что в един-ст-вен-ном чис-ле они не упо-треб-ля-ют-ся. За-гля-нул в сло-варь Да-ля . Ока-за-лось, что там эти сло-ва в та-ком ва-ри-ан-те есть. На-шёл у Да-ля и сло-во «ве-резг», встре-тив-ше-е-ся в од-ном из сти-хо-тво-ре-ний Ка-зан-це-ва. Оз-на-ча-ет оно рез-кий шум, гул, свист, визг.

А вот ещё од-но не-о-быч-ное сло-во – «во-до-цвель». У Ка-зан-це-ва ска-за-но так:

К со-жа-ле-нию, не на-шёл я его ни в од-ном из име-ю-щих-ся у ме-ня сло-ва-рей. Но и так понятно, что означает это выразительное слово.

В том, на-сколь-ко ве-ли-ка роль все-го лишь од-но-го сло-ва, мож-но убе-дить-ся, чи-тая сле-ду-ю-щий от-ры-вок из сти-хо-тво-ре-ния Ка-зан-це-ва:

Тут и ком-мен-ти-ро-вать вро-де бы нет на-доб-но-с-ти. У это-го удач-но най-ден-но-го или, ско-рее все-го, са-мим ав-то-ром изо-б-ре-тён-но-го сло-ва «тяж-ко-кры-ло» та-кая гру-зо-подъ-ём-ность, что оно од-но так мно-го го-во-рит о по-стиг-шем че-ло-ве-ка не-сча-с-тье.

Ка-зан-цев не-ред-ко об-ра-ща-ет-ся к те-ме брен-но-с-ти на-ше-го су-ще-ст-во-ва-ния. Ка-за-лось бы, она тре-бу-ет ка-ких-то осо-бен-ных, стро-гих слов. Но в од-ном из сти-хо-тво-ре-ний по-эт го-во-рит об этом как-то очень про-сто, по-кре-с-ть-ян-ски: «зна-ешь, что по-мрёшь». Од-на-ко от это-го толь-ко силь-ней сжи-ма-ет-ся серд-це.

Сле-ду-ет от-ме-тить, что Ка-зан-цев ис-поль-зу-ет про-сто-реч-ные и ди-а-лект-ные сло-ва не-ча-с-то, с боль-шим ху-до-же-ст-вен-ным так-том.

В оп-ре-де-лён-ном смыс-ле по-эту по-вез-ло в том, что дет-ст-во и юность его про-шли в си-бир-ской глу-бин-ке, где язык со-хра-нил чи-с-то-ту и вы-ра-зи-тель-ность. Он раз-вил в се-бе чув-ст-во сло-ва, а впос-лед-ст-вии в хо-де твор-че-с-кой де-я-тель-но-с-ти вос-пи-тал в се-бе вы-со-кую язы-ко-вую куль-ту-ру. На-до ли го-во-рить о том, на-сколь-ко это важ-но для по-эта, да и во-об-ще для каж-до-го лю-бя-ще-го Ро-ди-ну куль-тур-но-го че-ло-ве-ка.

«…Как но-во-рож-дён-ные мла-ден-цы, воз-лю-би-те чи-с-тое сло-вес-ное мо-ло-ко, да-бы от не-го воз-ра-с-ти вам во спа-се-ние», – на-став-лял Апо-с-тол Пётр .

Ны-неш-нее со-сто-я-ние рус-ско-го язы-ка вы-зы-ва-ет боль-шую тре-во-гу не толь-ко у ли-те-ра-то-ров. За ред-ким ис-клю-че-ни-ем, язык не-ко-то-рых «ав-то-ров тек-с-тов», язык га-зет и те-ле-пе-ре-дач до бе-зо-б-ра-зия за-со-рён раз-но-го ро-да за-им-ст-во-ва-ни-я-ми, край-не бе-ден, ес-ли не ска-зать убог.

Ка-зан-це-ву хо-ро-шо из-ве-с-тен язык жи-те-лей и се-ла, и го-ро-да. Бы-ло бы по-лез-но ис-сле-до-вать его сло-вар-ный за-пас, мно-го-знач-ность не-ко-то-рых слов.

Не-сколь-ко лет на-зад про-чи-тал я ста-тью в «Ли-те-ра-тур-ной га-зе-те», в ко-то-рой о Ва-си-лии Ка-зан-це-ве ска-за-но все-го лишь не-сколь-ко слов, но за-то ка-кие эпи-те-ты: «скром-ней-ший и ин-тел-ли-гент-ней-ший»! И это глу-бо-ко вер-но.

Он тво-рит в уе-ди-не-нии, в ти-ши-не, при-слу-ши-ва-ет-ся к се-бе, жи-вёт вну-т-рен-ней жиз-нью. Ни-ка-ко-го скан-да-ла, как у тех, ко-му по-за-рез не-об-хо-ди-мо, что-бы их име-на зву-ча-ли по-сто-ян-но, не-важ-но по ка-ко-му по-во-ду.

«Со-весть – ору-дие про-из-вод-ст-ва пи-са-те-ля, – счи-тал Юрий Дом-б-ров-ский . – Нет у не-го это-го ору-дия – и ни-че-го у не-го нет. Вся ху-до-же-ст-вен-ная ткань кро-шит-ся и сып-лет-ся при пер-вом при-кос-но-ве-нии».

Раз-го-вор о со-ве-с-ти в на-ши дни осо-бен-но ак-ту-а-лен, по-это-му поз-во-лю се-бе при-ве-с-ти ещё од-но вы-ска-зы-ва-ние.

«В ос-но-ве твор-че-ст-ва ле-жит по-ве-де-ние пи-са-те-ля. Он дол-жен со-блю-дать в по-ступ-ках ве-ли-чай-шую ос-то-рож-ность», – учил Ми-ха-ил При-швин .

Об-ра-ща-ет-ся к этой те-ме и Ва-си-лий Ка-зан-цев.

Та-кой груз от-вет-ст-вен-но-с-ти для про-сто-го смерт-но-го ско-рей все-го не-подъ-ё-мен, но к чи-с-то-те по-ступ-ков и по-мыс-лов сле-ду-ет стре-мить-ся каж-дый час, каж-дый миг, ибо так ска-зал Гос-подь.

«Для то-го что-бы на-пи-сать сти-хи, ис-пол-нен-ные ис-тин-ной си-лы жиз-не-ут-верж-де-ния, на-до иметь эту си-лу в ду-ше», – пи-шет Ка-зан-цев. Чув-ст-ву-ет-ся, что это-му прин-ци-пу по-эт сле-ду-ет с юных лет. Ес-ли бы не бы-ло в нём ве-ры в че-ло-ве-ка, оп-ти-миз-ма, а кро-ме то-го, ду-шев-ной чут-ко-с-ти, де-ли-кат-но-с-ти, скром-но-с-ти, он ско-рей все-го не смог бы до-стичь по-эти-че-с-ких вер-шин.

На вы-со-кую нрав-ст-вен-ность сти-хов Ва-си-лия Ка-зан-це-ва в своё вре-мя об-ра-тил вни-ма-ние кри-тик Алек-сандр Ма-ка-ров. По его мне-нию, они ут-верж-да-ют до-б-рые, чи-с-тые от-но-ше-ния меж-ду людь-ми. В его по-эзии та-кой за-пас свет-лых чувств, что чте-ние их мо-жет ук-ре-пить че-ло-ве-ка.

Пер-вый сбор-ник сти-хов Ка-зан-це-ва «В гла-зах мо-их не-бо» вы-шел в 1962 го-ду. В де-ка-б-ре то-го же го-да Ва-си-лий при-слал мне его в Но-во-си-бирск, где я тог-да ра-бо-тал. «Здрав-ст-вуй, То-ля, до-ро-гой! – на-пи-сал он. – Шлю те-бе свою книж-ку. И ещё од-ну – вдруг кто-ни-будь за-хо-чет по-чи-тать. Ес-ли нуж-но, по-ш-лю хоть воз. При-сы-лай но-вые сти-хи!»

Сбор-ник про-из-вёл на ме-ня оше-лом-ля-ю-щее впе-чат-ле-ние. Я с удо-воль-ст-ви-ем да-вал по-чи-тать его каж-до-му, у ко-го воз-ни-кал к не-му ин-те-рес.

Пер-вые сбор-ни-ки Ка-зан-це-ва гу-с-то на-се-ле-ны людь-ми, та-ки-ми как ге-рои сти-хо-тво-ре-ний «Де-вуш-ка пе-ред зер-ка-лом», «Си-де-ли два де-ти-ны»… «Ста-рик», «Вок-зал бес-сон-ный ды-шит глу-хо»…

По-эт всма-т-ри-ва-ет-ся в них с при-сталь-ным вни-ма-ни-ем. Вот, на-при-мер, де-вуш-ка, ко-то-рой нра-вят-ся бу-маж-ные цве-ты. Ког-да на-чи-на-ешь чи-тать это сти-хо-тво-ре-ние, ка-жет-ся, что раз-го-вор пой-дёт о ме-щан-ст-ве. Но Ка-зан-цев раз-ру-ша-ет сте-рео-ти-пы. Он уви-дел в её ув-ле-че-нии дру-гое:

Или дру-гое про-из-ве-де-ние – о про-стей-шей ра-бо-те, в ко-то-рой, ка-за-лось бы, нет ни-че-го при-вле-ка-тель-но-го. Но как кра-си-во, как вдох-но-вен-но тру-дит-ся мой-щик ав-то-мо-би-лей. Сти-хо-тво-ре-ние о нём за-кан-чи-ва-ет-ся та-ки-ми за-по-ми-на-ю-щи-ми-ся стро-ка-ми:

У Ка-зан-це-ва со-вер-шен-но не-о-жи-дан-ные по-во-ро-ты те-мы. По-ра-жа-ешь-ся его изо-б-ре-та-тель-но-с-ти, си-ле его во-об-ра-же-ния, но де-ло не толь-ко и не столь-ко в них, сколь-ко в том, что он глу-бо-ко про-ни-ка-ет в суть то-го, о чём пи-шет.

Не-о-бык-но-вен-ной све-же-с-тью вос-при-я-тия ми-ра, поч-ти дет-ским про-сто-ду-ши-ем от-ме-че-но сти-хо-тво-ре-ние «Сре-ди со-сен, звон-ких, ры-жих»:

Ка-жет-ся, что эти стро-ки бы-ли все-гда, что они ви-та-ли в при-ро-де. Не об этом ли го-во-рит-ся в од-ном из про-из-ве-де-ний Ка-зан-це-ва, ко-то-рое да-ти-ро-ва-но 2006 го-дом:

Вот и эти сти-хи о сле-дах и троп-ках на сне-гу взя-лись как бы из воз-ду-ха.

«Са-мый, по-жа-луй, не-о-спо-ри-мый при-знак ис-тин-ной по-эзии, – пи-шет кри-тик Ва-дим Ко-жи-нов, – её спо-соб-ность вы-зы-вать ощу-ще-ние са-мо-род-но-с-ти, не-ру-ко-твор-но-с-ти, без-на-чаль-но-с-ти сти-ха; мнит-ся, что сти-хи эти ни-кто не со-зда-вал, что по-эт толь-ко из-влёк их из веч-ной жиз-ни род-но-го сло-ва, где они все-гда – хо-тя и скры-то, тай-но – пре-бы-ва-ли».

От-но-си-тель-но не-дав-но я на-пи-сал ему: «С боль-шим ин-те-ре-сом чи-таю твои кни-ги и под-бор-ки сти-хов в «Ли-те-ра-тур-ной га-зе-те». Это все-гда ос-ве-жа-ет ду-шу. Есть ве-щи изу-ми-тель-ные. Ес-ли го-во-рить о пуб-ли-ка-ци-ях по-след-них лет, то это преж-де все-го «Я в бе-лый лес вхо-жу» и «Зе-ле-не-ет, цве-тёт и по-ёт».

Ны-неш-ней вес-ной я по-лу-чил от Ва-си-лия до-ро-гой по-да-рок – кни-гу его из-бран-ных сти-хов, ко-то-рая вы-шла в 2011 го-ду в г. Том-ске. Как же об-ра-до-вал-ся я, ког-да, рас-крыв её, уви-дел в са-мом на-ча-ле сти-хо-тво-ре-ние «Зе-ле-не-ет, цве-тёт и по-ёт».

Зна-чит, не зря об-ра-тил я на не-го вни-ма-ние не-сколь-ко лет на-зад. Это уди-ви-тель-ное сти-хо-тво-ре-ние.

В этих по-ис-ти-не сол-неч-ных сти-хах та-кой вос-торг, та-кое упо-е-ние жиз-нью, что не-воль-но на-пра-ши-ва-ет-ся срав-не-ние с мо-ло-дым Фе-том: «Я при-шёл к те-бе с при-ве-том, рас-ска-зать, что солн-це вста-ло»… Ду-маю, что ни-сколь-ко не пре-уве-ли-чи-ваю до-сто-ин-ст-ва это-го сти-хо-тво-ре-ния.

Вы-со-ко це-нил по-эзию Ва-си-лия Ка-зан-це-ва кри-тик Ва-дим Ко-жи-нов. В пре-дис-ло-вии к сбор-ни-ку «Вы-ше ра-до-с-ти, вы-ше пе-ча-ли» он пи-шет о том, что луч-шие сти-хи по-эта «при-над-ле-жат к очень не-мно-гим на-и-бо-лее зна-чи-тель-ным яв-ле-ни-ям со-вре-мен-ной рус-ской ли-ри-ки».

По его мне-нию, в по-эзии Ка-зан-це-ва сли-лись, ус-лов-но го-во-ря, «кре-с-ть-ян-ская» и «дво-рян-ская» по-эти-че-с-кие сти-хии. «Сли-я-ние это, – счи-та-ет Ко-жи-нов, – мог-ло про-изой-ти лишь в на-ше вре-мя, и с этой точ-ки зре-ния твор-че-ст-во по-эта ис-пол-ни-ло од-ну из за-ко-но-мер-ных за-дач со-вре-мен-но-с-ти».

Са-мо со-бой ра-зу-ме-ет-ся, кри-тик хо-ро-шо знал сти-хи Ка-зан-це-ва. Как сви-де-тель-ст-ву-ет в од-ной из ста-тей в «Ли-те-ра-тур-ной га-зе-те» Юрий Ар-хи-пов (ста-тья «Пол-ко-вод-цем нуж-но ро-дить-ся». – А.С. ), Ва-дим Ко-жи-нов «чи-тал вслух Жи-гу-ли-на или Ка-зан-це-ва, чьим сти-хам при-да-вал зна-че-ние чуть ли не ло-ги-че-с-ких до-во-дов и до-ка-за-тельств».

Ва-си-лий Ка-зан-цев ни-ког-да не поз-во-ля-ет се-бе со-скаль-зы-вать на сти-хо-твор-ную пуб-ли-ци-с-ти-ку, ко-то-рая в ше-с-ти-де-ся-тые–се-ми-де-ся-тые го-ды бы-ла в боль-шой мо-де у «эс-т-рад-ных по-этов». Он до-ве-ря-ет чи-та-те-лю, ве-дёт с ним спо-кой-ный раз-го-вор без ка-ких-ли-бо нра-во-уче-ний. У не-го нет ни из-лиш-ней от-кро-вен-но-с-ти, ни над-ры-ва.

По-эзия его мно-го-гран-на. Не-ко-то-рые сти-хо-тво-ре-ния по-свя-ще-ны по-во-рот-ным ис-то-ри-че-с-ким со-бы-ти-ям. Об этом го-во-рят их на-зва-ния – «На По-ле Ку-ли-ко-вом», «Ночь пе-ред Бо-ро-дин-ским сра-же-ни-ем», «Иду-щий на огонь Ма-т-ро-сов…». Глу-бо-ки и му-д-ры его сти-хи-раз-ду-мья «Про-рок», «На тяж-кий твой ве-нец тер-но-вый»…

Ка-зан-цев по-сто-ян-но об-ра-ща-ет-ся к те-ме «свет-ло-ли-кой кра-со-ты». «По-эзия, – счи-та-ет он, – име-ет сво-ей це-лью от-крыть че-ло-ве-ку кра-со-ту, не-по-сти-жи-мо пре-крас-ную кра-со-ту жиз-ни, и, ес-ли хо-ти-те, оты-с-кать смысл жиз-ни».

На про-тя-же-нии всей со-зна-тель-ной жиз-ни Ка-зан-цев по-сто-ян-но воз-вра-ща-ет-ся к те-ме по-эзии, пи-шет о му-чи-тель-но-сла-до-ст-ном и ги-бель-но-труд-ном пу-ти по-эта. В его сти-хах на эту те-му – от ран-них «Всем-то конь мой хо-рош и при-гож» до по-зд-них «Го-во-ри-ли, что но-ша ог-ром-на» – в при-су-щей Ка-зан-це-ву сдер-жан-ной ма-не-ре го-во-рит-ся о том же са-мом, о чём ког-да-то ска-зал Вла-ди-слав Хо-да-се-вич: «Ле-ти, ко-раб-лик мой, ле-ти,/ Кре-нясь и не ища спа-се-нья./ Его и нет на том пу-ти,/ Ку-да уно-сит вдох-но-ве-нье».

О на-зна-че-нии по-эта у не-го та-кое же пред-став-ле-ние, как у рус-ских клас-си-ков. Ка-зан-цев стре-мит-ся к вы-со-ким це-лям. «Сверх-за-да-ча» – оты-с-ка-ние смыс-ла жиз-ни, смыс-ла сча-с-тья», – пи-шет он в пре-дис-ло-вии к из-бран-но-му, ко-то-рое вы-шло в мос-ков-ском из-да-тель-ст-ве «Мо-ло-дая гвар-дия» в 1990 го-ду.

В сво-их сти-хах Ка-зан-цев по-сто-ян-но воз-вра-ща-ет-ся к ут-рен-ней за-ре жиз-ни – дет-ст-ву:

В дет-ст-ве по-эта, вы-пав-шем на го-ды вой-ны, бы-ло не-ма-ло труд-но-с-тей, о чём осо-бен-но мно-го го-во-рит-ся в его пер-вых сбор-ни-ках. Но в вос-по-ми-на-ни-ях оно ос-та-лось как свет-лая, сча-ст-ли-вая по-ра.

Зна-чи-тель-ное ме-с-то в твор-че-ст-ве Ва-си-лия Ка-зан-це-ва за-ни-ма-ют вос-по-ми-на-ния. Ког-да-то о них хо-ро-шо ска-зал А.Ре-ми-зов: «Ка-кое это сча-с-тье уне-с-ти в жизнь си-я-ю-щие вос-по-ми-на-ния: со-бы-тие не-по-вто-ря-е-мое, но жи-вое, жи-вее, чем бы-ло в жиз-ни, по-то-му что, как вос-по-ми-на-ние, про-ду-ма-но и вы-ра-же-но, и ещё по-то-му, что в глу-би-не ещё го-рит на-по-ён-ное све-том чув-ст-во».

Вос-по-ми-на-ния его, как пра-ви-ло, ра-до-ст-ны и в то же вре-мя пе-чаль-ны.

Этот же мо-тив весь-ма вы-ра-зи-тель-но зву-чит в сти-хо-тво-ре-нии Ва-си-лия Ка-зан-це-ва «В дет-ст-ве даль-нем, в свер-ка-нии яр-ком». Жизнь, ос-ве-щён-ная солн-цем по-эзии, ед-ва ли не кра-си-вей, бо-га-че, чем са-ма жизнь, ут-верж-да-ет по-эт:

В со-вет-ское вре-мя «на-ших» так на-зы-ва-е-мых чи-с-тых ли-ри-ков не-ред-ко уп-ре-ка-ли в том, что у них нет клас-со-во-го под-хо-да к изо-б-ра-же-нию при-ро-ды. О рос-сий-ских бе-рёз-ках, го-во-рил один из кри-ти-ков, пи-шут и со-вет-ские по-эты, и по-эты-бе-ло-эми-г-ран-ты. Что прав-да, то прав-да – пи-са-ли и те и дру-гие. Но в Со-вет-ском Со-ю-зе и бе-рё-зы ко-му-то ка-за-лись не та-ки-ми, ка-ки-ми они бы-ли на са-мом де-ле. Ког-да-то чи-тал я очерк од-но-го из пи-са-те-лей о кол-хо-зе, ко-то-рый но-сил на-зва-ние «Крас-ные бе-рё-зы». Вот так, а не ина-че. У Ка-зан-це-ва бе-рё-за все-гда бы-ла бе-лая и ни-ка-кая дру-гая.

Так что, как мне пред-став-ля-ет-ся, Ва-си-лий Ка-зан-цев при-ми-рил не толь-ко по-эти-че-с-кие сти-хии дво-рян-ских и кре-с-ть-ян-ских по-этов, о чём пи-шет В.В. Ко-жи-нов, но в чём-то и под-ход к изо-б-ра-же-нию при-ро-ды «крас-ных» и «бе-лых».

В дет-ст-ве и юно-с-ти по-эт по-сто-ян-но на-хо-дил-ся сре-ди при-ро-ды. Он пре-вос-ход-но зна-ет жизнь тра-вы, де-ре-вь-ев, рек, озёр, птиц, зве-рей и хо-чет пе-ре-дать свою лю-бовь к ним чи-та-те-лю. Своё по-сто-ян-ное вни-ма-ние к при-ро-де он объ-яс-ня-ет тем, что че-ло-век то-же её часть. «Имен-но при-ро-да, – пи-шет он в пре-дис-ло-вии к из-бран-но-му 2011 го-да, – так яс-но го-во-рит нам о не-увя-да-е-мой кра-со-те жиз-ни».

Чув-ст-ву-ет-ся, он боль-ше дру-гих зна-ет о при-ро-де, о её глу-бин-ной свя-зи с че-ло-ве-ком. Мо-жет быть, ни-кто из со-вре-мен-ных по-этов не пи-шет о ней так мно-го и раз-но-об-раз-но, как Ва-си-лий Ка-зан-цев. В этом смыс-ле по-эзия его уни-каль-на.

Его лю-би-мые те-мы – ле-са, по-ля, про-сто-ры ро-ди-ны. В его сти-хах о них не-ма-ло ра-до-ст-но-го, лу-че-зар-но-го, уми-ро-тво-ря-ю-ще-го и в то же вре-мя гру-ст-но-го.

От-кро-ешь на-угад кни-гу, и ду-шу на-пол-нит ве-ли-че-ст-вен-ная кра-со-та:

Но мир при-ро-ды от-нюдь не без-мя-те-жен. «При-ро-да! Мы ею ок-ру-же-ны и объ-я-ты – бес-силь-ные вый-ти из неё, бес-силь-ные глуб-же в неё при-ник-нуть. Не-про-ше-ная, без пре-ду-преж-де-ния, она нас во-вле-ка-ет в свой хо-ро-вод и кру-жит, по-ку-да мы, ус-тав-шие, не вы-скольз-нем из её рук», – пи-сал Гё-те в этю-де «При-ро-да».

Вни-ма-ние Ка-зан-це-ва, как маг-ни-том, при-тя-ги-ва-ет-ся к то-му, от че-го ве-ет хо-ло-дом веч-но-с-ти. Ино-гда он под-хо-дит к че-му-то та-ко-му, че-го, ка-за-лось бы, луч-ше не знать че-ло-ве-ку.

ска-за-но об этом в сти-хо-тво-ре-нии «Раз-мы-тый, тём-ный мох дре-вес-ный».

Слух и зор-кость у Ва-си-лия Ка-зан-це-ва про-сто уди-ви-тель-ны. Его зем-ляк по-эт Ми-ха-ил Ан-д-ре-ев на-зы-ва-ет это сверх-чув-ст-ви-тель-но-с-тью. Ею от-ме-че-ны не толь-ко про-из-ве-де-ния зре-ло-го ма-с-те-ра, но и са-мые ран-ние, как, на-при-мер, вот это, на-пи-сан-ное ещё в 1953 го-ду:

Впро-чем, в этом сти-хо-тво-ре-нии, во вто-рой его стро-фе, есть и не-что иное, то, что мо-жет ус-лы-шать да-ле-ко не каж-дый. Мно-го поз-же дру-гой по-эт, Юрий Куз-не-цов, на-зо-вёт эту спо-соб-ность вну-т-рен-ним слу-хом или зре-ни-ем.

То, что со-дер-жит-ся в этом сти-хо-тво-ре-нии, не-воз-мож-но до кон-ца, до до-ныш-ка рас-тол-ко-вать про-зой. Мне слы-шит-ся в нём веч-ный мо-тив: ни-что не про-хо-дит бес-след-но, всё ос-та-ёт-ся, во вся-ком слу-чае, в ду-ше че-ло-ве-ка...

Сти-хи Ка-зан-це-ва, как пра-ви-ло, про-дик-то-ва-ны глу-бо-кой за-та-ён-ной мыс-лью. В них боль-шая кон-цен-т-ра-ция чувств и гро-мад-ный жиз-нен-ный опыт. У не-го не бы-ва-ет че-го-то ста-тич-но-го, за-стыв-ше-го. Его мысль идёт в глу-би-ну и со-про-вож-да-ет-ся при-чуд-ли-вы-ми пе-ре-ли-ва-ми, пе-ре-те-ка-ни-я-ми из од-но-го со-сто-я-ния в дру-гое. Не-ред-ко в са-мом на-ча-ле ко-рот-ко-го сти-хо-тво-ре-ния го-во-рит-ся од-но, а в кон-це ут-верж-да-ет-ся пря-мо про-ти-во-по-лож-ное. И впе-чат-ле-ние при этом та-кое, что эти сти-хи рож-да-ют-ся пря-мо сей-час, в тво-ём при-сут-ст-вии.

Ино-гда ко-рот-кое сти-хо-тво-ре-ние, как, на-при-мер, «За ту-ман-ны-ми, дав-ни-ми дня-ми», при свет-лой в об-щем-то то-наль-но-с-ти ок-ра-ше-но лёг-кой пе-ча-лью.

Спут-ник по-эта – по-сто-ян-ная не тре-во-га, но пе-чаль. Сверх-пе-чаль – это один из мо-ти-вов его ли-ри-ки.

Как ког-да-то Го-го-лю, в ка-кой-то мо-мент на-ше-му по-эту вдруг «ста-ло вид-но во все кон-цы». И он ощу-тил ог-ром-ность зем-ли, по-чув-ст-во-вал без-дон-ную глу-би-ну жиз-ни. Он уже не пи-шет о бес-край-нем люд-ском мо-ре, о ха-рак-те-рах от-дель-ных лю-дей. Ему на-до ска-зать са-мые глав-ные сло-ва о смыс-ле не-дол-го-го пре-бы-ва-ния че-ло-ве-ка на зем-ле, о его пред-наз-на-че-нии, о воз-мож-но-с-ти сча-с-тья, о твор-че-ст-ве. В его сти-хах – раз-ду-мь-ях о прой-ден-ном пу-ти, о бес-цен-ном опы-те че-ло-ве-че-с-кой жиз-ни.

Вре-мя как бы уп-лот-ни-лось, и уп-лот-ни-лась его по-эти-че-с-кая стро-ка. В ней сгу-с-ток по-эти-че-с-кой энер-гии и в то же вре-мя точ-ность и изу-ми-тель-ная, изы-с-кан-ная про-сто-та и лёг-кость. Сам по-эт на-зы-ва-ет это по-лё-том стро-ки. Ка-жет-ся, что всё в его вла-с-ти, что он мо-жет вы-ра-зить сло-вом са-мые тон-кие пе-ре-жи-ва-ния.

За-ча-с-тую в сти-хо-тво-ре-нии во-семь-две-над-цать строк, а си-ла воз-дей-ст-вия его на чи-та-те-ля очень ве-ли-ка. Ка-зан-цев счи-та-ет, что у сти-хо-тво-ре-ния осо-бая роль. «Для то-го и су-ще-ст-ву-ет, на-при-мер, жанр ли-ри-че-с-ко-го сти-хо-тво-ре-ния, что-бы вы-ра-зить в нём те тон-чай-шие чув-ст-ва, ко-то-рые не до-ступ-ны ни-ка-ко-му дру-го-му жа-н-ру», – пи-шет он. И ещё од-на его фра-за: «Ли-ри-че-с-кое сти-хо-тво-ре-ние – са-ма серд-це-ви-на всей ли-те-ра-ту-ры».

Ино-гда, чи-тая сти-хо-тво-ре-ние ка-ко-го-ли-бо ис-ку-шён-но-го в по-эти-че-с-ком твор-че-ст-ве ав-то-ра, ви-дишь, что оно по-доб-но ин-же-нер-ной кон-ст-рук-ции вы-со-чай-ше-го клас-са. Но, ос-но-ван-ное на тон-ком рас-чё-те, оно не со-гре-то серд-цем и по-то-му про-из-во-дит впе-чат-ле-ние ис-кус-ст-вен-но-с-ти. Луч-шие сти-хи Ка-зан-це-ва глу-бо-ки по со-дер-жа-нию и про-ни-за-ны, на-по-е-ны чув-ст-ва-ми. Ка-жет-ся, он из-вле-ка-ет бо-же-ст-вен-ную вла-гу по-эзии из ка-ких-то ар-те-зи-ан-ских глу-бин.

У не-го стро-гая клас-си-че-с-кая фор-ма. Но в её пре-де-лах без-гра-нич-ные воз-мож-но-с-ти для об-нов-ле-ния по-эти-ки.

Я не-пло-хо, как мне ка-жет-ся, знаю пер-вые по-эти-че-с-кие сбор-ни-ки Ва-си-лия Ка-зан-це-ва, по-это-му, чи-тая из-бран-ное 2011 го-да, с не-ко-то-рой рев-но-с-тью мыс-лен-но спра-ши-вал его, по-че-му не вклю-чил он в не-го не-ко-то-рые пре-крас-ные ран-ние сти-хо-тво-ре-ния. По край-ней ме-ре, мож-но на-звать не-сколь-ко де-сят-ков ве-ли-ко-леп-ных сти-хо-тво-ре-ний. Де-ло, ви-ди-мо, в том, что труд-но вме-с-тить в из-бран-ное всё, что хо-те-лось бы по-эту. Ко-неч-но, дав-но бы по-ра из-дать хо-тя бы его двух-том-ник.

Ва-си-лий Ка-зан-цев – один из силь-ней-ших по-этов на-ше-го вре-ме-ни, ла-у-ре-ат Го-су-дар-ст-вен-ной и ря-да дру-гих пре-стиж-ных пре-мий, в том чис-ле пре-мии «По-эзия» и име-ни Ни-ко-лая За-бо-лоц-ко-го .

«Ва-шей по-эзии при-су-ще ред-ко-ст-ное свой-ст-во – ор-га-ни-че-с-кое сли-я-ние глу-бо-ко лич-но-го па-фо-са с мас-штаб-ным, по-ис-ти-не ко-с-ми-че-с-ким взгля-дом на мир», – ска-за-но о Ва-си-лии Ка-зан-це-ве в при-вет-ст-вии се-к-ре-та-ри-а-та прав-ле-ния Со-ю-за пи-са-те-лей СССР в честь его дав-ниш-не-го 50-лет-не-го юби-лея. Опуб-ли-ко-ва-но оно в «Ли-те-ра-тур-ной га-зе-те» в 1985 го-ду.

Ви-ди-мо, имен-но за этот «ко-с-ми-че-с-кий взгляд на мир» це-нил Ва-си-лия Ка-зан-це-ва счи-тав-ший се-бя ге-ни-аль-ным по-этом – и в этом он, ка-жет-ся, не оши-бал-ся – Юрий Куз-не-цов. Осо-бен-но до-ро-го бы-ло для не-го то, что уви-де-но вну-т-рен-ним зре-ни-ем. Та-ких сти-хо-тво-ре-ний у Ка-зан-це-ва не-ма-ло.

Юрий Куз-не-цов на не-сколь-ко лет мо-ло-же Ва-си-лия Ка-зан-це-ва, на-чи-нал он тог-да, ког-да Ка-зан-цев был уже хо-ро-шо из-ве-с-тен. Их вли-я-ние друг на дру-га не столь, мо-жет быть, за-мет-но, но оно, не-со-мнен-но, есть.

Кри-ти-ки, ана-ли-зи-ру-ю-щие по-эзию кон-ца про-шло-го – на-ча-ла но-во-го ве-ка, ещё не ска-за-ли ре-ши-тель-но-го сло-ва о том ме-с-те, ко-то-рое дол-жен за-ни-мать Ва-си-лий Ка-зан-цев в оте-че-ст-вен-ной ли-те-ра-ту-ре.

…Чи-тая не-ко-то-рые сти-хо-тво-ре-ния то-го или ино-го ав-то-ра, по-ни-ма-ешь, что это, не-со-мнен-но, зо-ло-то. Но у зо-ло-та есть раз-ные про-бы. Есть, к при-ме-ру, 353-я. А есть вы-со-чай-шая про-ба слит-ка, как на Ко-лым-ском аф-фи-наж-ном за-во-де, – 999,9. Так вот, ес-ли бы мож-но бы-ло оп-ре-де-лить на-сто-я-щую про-бу сти-хов то-го или ино-го ав-то-ра, то, впол-не ве-ро-ят-но, это да-ло бы не-о-жи-дан-ный ре-зуль-тат.

Ва-си-лий Ка-зан-цев хо-ро-шо из-ве-с-тен ис-тин-ным лю-би-те-лям по-эзии, о нём ска-за-но вро-де бы не-ма-ло и в то же вре-мя он ос-та-ёт-ся как бы в те-ни, а на ви-ду, в цен-т-ре вни-ма-ния, не-ред-ко на-хо-дят-ся те, чьи сти-хи на-по-ми-на-ют га-зет-ную пе-ре-до-ви-цу. Гру-ст-но, но это так.

Зо-ло-той век, се-ре-б-ря-ный век рус-ской по-эзии… Мне ка-жет-ся, те, кто да-вал та-кие оп-ре-де-ле-ния, бы-ли слиш-ком уж пес-си-ми-с-ти-че-с-ки на-ст-ро-е-ны по от-но-ше-нию к по-этам бу-ду-щих сто-ле-тий. Не-уже-ли дей-ст-ви-тель-но всё идёт по нис-хо-дя-щей? Как в этом слу-чае бу-дет на-зван век ны-неш-ний? Мед-ным? Ду-ма-ет-ся, что су-ще-ст-ву-ет еди-ный по-ток рус-ской по-эзии и сов-сем ско-ро ря-дом с ше-де-в-ра-ми ве-ли-ких по-этов про-шло-го по пра-ву бу-дут сто-ять про-из-ве-де-ния боль-ших по-этов двад-ца-то-го и двад-цать пер-во-го сто-ле-тий.

Я не го-во-рю о том, что Ва-си-лий Ка-зан-цев, ес-ли брать его по-эзию в це-лом, мо-жет со-пер-ни-чать с Тют-че-вым, Фе-том, Бу-ни-ным, Бло-ком – об этом и по-мыс-лить как-то страш-но-ва-то. Но в од-ном я уве-рен твёр-до: его сти-хи про-бьют-ся в ан-то-ло-гии сле-ду-ю-щих сто-ле-тий.

Ка-кие кон-крет-но сти-хо-тво-ре-ния, пре-ду-га-дать не-про-сто. Воз-мож-но, это бу-дут «Вы-со-ки вы, лес-ные па-ла-ты», «Пи-ла на-пе-ва-ет, свер-кая», «За ту-ман-ны-ми дав-ни-ми дня-ми», «Во-рон». Мо-жет быть, «У края по-ля сжа-то-го стою», «Кре-пок, сла-до-стен сон на рас-све-те», «Вда-ли про-зрач-ный дож-дик се-ет», «Он в ру-ки ей да-вал те-т-рад-ку…». Или «Зе-ле-не-ет, цве-тёт и по-ёт», «Я в бе-лый лес вхо-жу», «Упа-ло де-ре-во в тра-ву»…

Сам по-эт, воз-мож-но, по-счи-тал бы нуж-ным вне-сти в этот спи-сок свои по-прав-ки: что-то уб-рал бы, что-то до-ба-вил, по-то-му что в дан-ный мо-мент счи-та-ет сво-и-ми луч-ши-ми про-из-ве-де-ни-я-ми дру-гие. Бо-лее ис-ку-шён-ные, чем я, зна-то-ки по-эзии Ка-зан-це-ва на-вер-ня-ка пред-ло-жи-ли бы иные ва-ри-ан-ты. Но это ча-ст-но-с-ти.

Ра-зу-ме-ет-ся, это лишь моё чи-та-тель-ское мне-ние, но, по мо-е-му убеж-де-нию, в один ряд с про-из-ве-де-ни-я-ми рос-сий-ских клас-си-ков мож-но по-ста-вить и луч-шие сти-хо-тво-ре-ния Гле-ба Гор-бов-ско-го, Юрия Куз-не-цо-ва, Юн-ны Мо-риц, Ни-ко-лая Руб-цо-ва, Вла-ди-ми-ра Со-ко-ло-ва, Вик-то-ра Со-сно-ры, Ва-лен-ти-на Ус-ти-но-ва, Оле-га Чу-хон-це-ва (пи-шу в по-ряд-ке ал-фа-ви-та. – А.С. ), не го-во-ря уже о боль-ших по-этах двад-ца-то-го ве-ка от Асе-е-ва до Яши-на . Пре-крас-ных по-этов у нас не-ма-ло.

Но вер-нём-ся к Ва-си-лию Ка-зан-це-ву. В са-мом кон-це из-дан-ной в 2011 го-ду в Том-ске кни-ги его из-бран-ных сти-хов по-ме-ще-но сти-хо-тво-ре-ние

Про-чёл я его сов-сем не-дав-но. И по-ду-мал: как же это я рань-ше не до-га-дал-ся про-чи-тать, чем кон-ча-ет-ся его из-бран-ное, ины-ми сло-ва-ми, чем серд-це ус-по-ко-ит-ся.

По-след-ние пуб-ли-ка-ции сти-хов Ва-си-лия Ка-зан-це-ва го-во-рят о том, что он ещё про-дол-жа-ет на-би-рать вы-со-ту. И зна-чит, бу-дут но-вые встре-чи с по-этом.

Судьба даровала мне две встречи с поэтом Василием Казанцевым. Между ними – пятьдесят лет жизни. Первая произошла в родном для нас городе Томске весной 1964 года, вторая – в подмосковном Голицыно 16 марта 2014 года. Время удивительным образом сомкнулось, и я остро ощутил неизменность поэзии, прикоснувшись к тайне русского художественного слова. Чтение книги «Избранные стихи» (Томск, 2011) Василия Казанцева лишь усилило это чувство. И вот, в пору цветения яблонь, я решил рассказать о двух наших встречах, вернее, о моей встрече с поэзией этого человека.

К середине шестидесятых годов прошлого века в Сибири еще не спа ла, простите за каламбур, волнующая волна оттепели. По крайней мере, в школе, где я тогда учился, поэтов встречали как героев, внимая каждому стиху в уверенности, что всё сказанное – истина. И были правы. Поэт не политик, ему не нужна дипломатия двойных стандартов; не учёный, вынужденный исследовать гипотезы, абсолютизируя ту или иную сторону единого явления; не производитель, изготавливающий на продажу свои изделия; не торговец, жаждущий прибыли. Он – поэт. А потому и открыт, искренен, вне идеологии и разного рода зашоренностей.

На один из вечеров поэзии в Томскую общеобразовательную школу № 12, где я тогда учился, был приглашён Василий Казанцев. Небольшой актовый зал переполнили старшеклассники. Ведущий объявил: «Выступает поэт!» И поэт вышел на сцену.

Моё поколение верило в силу художественного образа, внимательно вслушивалось в звучание души, энергично устремлялось к значимым делам. Мои сверстники, и я в их числе, тянулись к поэзии и истории, пробовали слово на вкус и на вес. В те годы пышно цвела графомания – не бездарное бумагомарание, а истинная любовь к писательству, даже при отсутствии дарования. Все стремились немедленно проявиться в собственном творчестве. И в этом не было ничего плохого. Просто в обществе случился взрыв духовной энергии. Правда, позже большинство моих сверстников перестали сочинять стихи, но в тот год именоваться поэтом было весьма престижно. И слова «Выступает поэт» встретили аплодисментами. Многие из ребят знали стихи Казанцева, узнавали автора в лицо. В школьной библиотеке на полке современной советской поэзии стоял лёгкий как воздух сборник его произведений «В глазах моих небо». И он был изрядно зачитан. Василий Казанцев казался нам классиком, был старше каждого из нас ровно вдвое, перешагнув лермонтовский возраст. Это теперь мы почти ровесники, а тогда вышел на сцену, едва приподнятую над уютным актовым залом, поэт – как с картинки из учебника русской литературы. Он читал стихи, которые затем вошли в книгу «Прикосновение» (1966). Но тогдашняя моя душа не слышала его особой Музы. Поначалу я даже не воспринимал узоры его слов. Увлекал весь его облик, особенно светоносный взгляд поющих синих глаз. Да! Это поэт! Он был впереди своих стихов, а когда слова стали доходить до моего слуха, я изумился их простоте и благородству, чистоте, особой книжной выверенности.

Эти песни – не плач и не гимны.

Это выше, чем плач или гимн.

Мне навеки остаться таким бы.

…Если можно остаться таким.

(«Высоки вы, лесные палаты…», 1963).

По молитве поэта ему это и дано было высшей силой. Позиция ясно выражена, но стихи шли мимо тогдашнего моего восприятия. Они не были предназначены для нашего школьного зальчика. Поэзия Казанцева либо отставала, либо опережала эпоху горланящих в массы воинственных декламаторов гражданской лирики. Многие из нас были увлечены текущей эпохой. Все мы грезили громкими стадионами, поэтическими ораториями Братских электростанций. И я в том числе. А тут – совсем иное. Казанцев виделся мне старателем на старинных томских золотоносных приисках, добывающим в одиночку крупицу за крупицей золото русской речи, особое духовное вещество, излучающее поэзию. Его невозможно было сравнивать ни с кем. И это чувство несравненности сохранялось во мне все последующие за этой первой встречей десятилетия. Замечу, что все эти годы я время от времени вёл внутренний диалог с Василием Казанцевым, но личной встречи не искал.

Что я знал о нём? Да то, что рассказывали девчонки, очарованные, безнадёжно влюблённые в поэта, витающего в облаках своего неба. А потом я узнал его биографию. Василий Иванович родился в 1935 году на севере Томской области, в деревне Таскино, основанной во времена великого столыпинского переселения на живописном берегу реки Чаи, левого притока Оби. Томский край, и этим мы гордились, превышает по размерам Францию. Василий Казанцев, конечно же, мой земляк, но с разницей более значительной, нежели между северной Бретанью и южным Провансом. Холод Севера и жар Юга – вот разделительные полюса нашего необъятного землячества. Природный мир, окружавший поэта с детства, – «зелёное море тайги» с архипелагом кедровых островов, возвышающихся словно колоннада античных храмов, гармонично вписанных в болотистую, непроходимую низменность. Земля эта пронизана сетью великих сибирских рек. Она несомненно оказала влияние на неповторимую поэтику Василия Казанцева. Закончив семилетку в родных местах, Василий продолжил учёбу в райцентре, в селе Подгорное. У него был выбор – крестьянствовать, как все его предки, или… Втайне от всех, даже от мамы, он решил стать писателем. Откуда в его юной голове явилась эта мысль? Я думаю, от учебника родной литературы, открывающего на своих страницах высочайшие образцы отечественной поэзии и прозы. На всю жизнь стихи Пушкина стали для него образцом. Душа его отозвалась на русское классическое слово. Разве мог я оценить, принять в душу почти исчезающую в слове обыкновенно необыкновенную картину, навеянную деревенской жизнью сибирской глуши:

Обыкновенная резьба

И по окну, и по карнизу.

Обыкновенная изба.

Уже стара. И смотрит книзу.

Едва лишь вымолвлю: «Крыльцо» –

Изба представится мне птицей.

У ней подбитое крыло,

Ей в синь рассветную не взвиться.

И тускловатое окно

Вдруг ясным обернётся оком,

Истосковавшимся давно

О небе чистом и высоком.

Такие стихи не соответствовали устно-словесной бардовской стихии с её заданной мелодичностью, не походили и на бравурные вирши эстрадных витий, оглашающих тогдашние подмостки Лагерного сада и всю пойму Томи до самого синего бора. Это было настолько вечно, настолько тонко, что не улавливалось моим юношеским ухом. Повторы слов, чуткость к звуку и знаку, внутренняя рифма, вдумчивая ритмика – требовали обстоятельного прочтения, всматривания с листа в многоуровневую ткань стихотворения. Но тогда мы редко читали, больше слушали, особо не вслушиваясь, принимая за поэзию всё, что блестит. А вот закопай стихи на полстолетия, а потом раскопай – лишь золото останется золотом, а мишура исчезнет или покроется такой ржавчиной, что подумаешь: и чем же это я так восхищался? Стихи Казанцева – золото поэзии. Проверено временем.

Школа в Подгорном дала юному поэту, как тогда говорили, путёвку в жизнь. Преподаватель русского языка и литературы, оценив природный дар своего ученика, организовал среди старшеклассников его сольное выступление, а затем собрал стихи в тетрадку и отправил в Томск, в редакцию областного радио. В послевоенное время радио было единственным слуховым окном в мир, бо льшим, чем ныне телевизор и компьютер вместе взятые. И чудо произошло! Стихи, в которых родная «река Чая – цвета чая», прозвучали на всю область.

По окончании средней школы Василий Казанцев отправился встречь течения Оби в Томск, в «северные Афины», и поступил на историко-филологический факультет университета, по его окончании работал школьным учителем, журналистом.

Вторая встреча – через пятьдесят лет – меня ошеломила. Передо мной явился, вспыхнув синевой глаз, тот самый Василий Казанцев. Дом творчества Голицыно. В одной из комнат – окно, балконная дверь, железная кровать, полка с книгами и письменный стол – обитает ныне Василий Казанцев. Бывает такое чудо встречи, когда в первое же мгновение ясно, что мы – разные, но от этого становится только радостней. Терпеливо наблюдал Василий Иванович моё бравурное бурление, оказывая большее внимание моим спутницам, поэтам Марии Аввакумовой и Нине Стручковой, чуть улыбаясь на мой словесный восторг. А потом заговорил – тихо, выверенно, без единого лишнего слова, словно сочиняя стихи. Речь шла о детстве, юности и той ранней поэтической зрелости, что жила полстолетия в моём поэтическом воображении. Отношение к разговорной устной речи у Василия Казанцева безукоризненное, традиционно-народное, ничуть не уступающее его требованиям к письменному слову. Он читал стихи ранней поры своего творчества по-особому вдохновенно. Читал он и более поздние произведения, и всё сливалось в единую, светлую, неизменную поэзию, словно всю свою жизнь он оставался в одном и том же возрасте, возрасте поэта. Да так оно и есть!

И я впустил в душу его поэзию. И восхитился. И я рассмеялся в лицо своей юности, дерзкому желанию сотворить нечто более великое. Что может быть выше поэзии? Только любовь! А она, как и стихи, у каждого неповторима. Все мы счастливы по-разному и сходно несчастливы. Несчастье – пройти мимо собственного дара. На прощание мы обменялись книгами. Тепло упомянул Василий Казанцев томского поэта Владимира Крюкова, который бескорыстно помогал ему в издании книги. Вспомнил Виктора Лойшу, продолжающего свой жизненный и литературный подвиг. Помянул недавно ушедшего из жизни поэта и прозаика Бориса Климычева.

И вот передо мной изумрудного цвета томик «Избранные стихи», изданный в Томске. Особенность поэзии Казанцева – в абсолютной верности светлой стороне жизни. Словно пишет он о мире до грехопадения. В прозаическом вступлении он, отбрасывая бессмысленную тщетность критиканства и порицаний, с мудрой добротой замечает: «Сегодняшняя поэзия, несмотря на все трудности её существования, имеет, мне кажется, большие достижения… Одно из её основных достоинств – её разнообразие. Множество самых разных направлений. Жаль только, что среди поэтов нередко встречается взаимное непонимание». Вот как деликатно отмечен факт, что «У поэтов есть такой обычай – в круг сойдясь, оплевывать друг друга» (Д. Кедрин). Одни требуют народности, другие – идеологии, третьим мила современная острота, изыски постмодернизма и т. д. А поэзия сама по себе, как движение души, как золотой запас чувств, раскрытых в слове, стала терять свою привлекательность. Этим объясняются и ничтожные тиражи сборников современных лириков.

В книге Василия Казанцева стихотворения середины прошлого века соседствуют с произведениями первого десятилетия текущего столетия. И между ними – никакого шва, ни морщинки, они только усиливают друг друга. Такое ощущение, что у него не было периода ученичества. В богатстве, в бедности, в счастье и несчастье (а в долгой жизни всего было предостаточно) он был вместе с поэзией, был верен поэзии, оставаясь её однолюбом. Она для него – «Выше радости, выше печали». Так Василий Казанцев назвал первый цикл стихотворений этой книги. На беглый взгляд может показаться, что его стихи страдают мелкотемьем. Многие из них – будто бы ни о чём или о чём-то неуловимом, незначительном. Но, проникая глубже в знаковую поэзию Казанцева, проваливаешься сквозь ускользающий смысл – в вечность:

Когда божественный глагол,

Как гром внезапный разразится,

И смертно потрясённый дол

Взликует и преобразится…

(«Пророк», 1963)

Когда это написано? В каком веке? И меня, читателя, охватывает чувство вневременного восхищения.

С годами всё более проступает изощрённое мастерство поэта. Всё меньше телесности в его стихах, всё больше ювелирной отточенности. Как пример, приведу стихотворение на тему эха:

Раскаты песен, криков, смеха,

Виясь на солнечном ветру,

Не уставали гулко эхать

В зелёном солнечном бору.

Давно уже пришлось уехать

Из мест, где в холод и жару

Не уставали гулко эхать

Они в сосновом том бору.

Но продолжает эхо, эхо

И поутру и ввечеру

Смеяться, ахать, охать, эхать

И ухать – в том густом бору!

Рифмы и звуки стихов строго выверены и вторят друг другу, рождая из повторов эффект новизны, архаизм («виясь») смело соседствует с неологизмом («эхать»). Проступают излюбленные приёмы автора: многократный повтор, алхимическая выверенность буквы и звука, развёрнутая метафора, совмещение видимого и невидимого пластов реальности, незавершённость совершенного – всё это говорит о соединении природного дара поэта с техникой высокого класса, что и создаёт стихотворение, достойный образец для виртуального учебного пособия по современной поэтике.

В юности, думается, у Василия Казанцева вырывался бы возглас: «Смотрите, как написалось!» А в зрелости и умудрённой поре: «Смотрите, как написал!» Что и говорить, очень хорошо написал!

Книга разделена на циклы, которые воспринимаются как небольшие сборники, названия которых складываются в своеобразные стихи. Судите сами:

«Выше радости, выше печали»

«Пора счастливым быть»

«Вечное время»

«Солнечно и росно»

«Отцветает одно, зацветает другое».

В первом цикле читатель попадает, как в иллюзию, в отражение природного мира авторской души, оказываясь «под листвой клубистой, нависшей…» (2007). И не случайно он применяет архаического вида неологизм «клубистой». В реальном мире такого явления не наблюдается. Это мир слов:

Воздушно-тонкая листва

Воздушно-тонкого овала,

Воздушно-тонкие слова

Воздушно-тонко прошептала.

«Воздушно-тонкая листва» (2007)

К рифме В. Казанцев относится без подобострастия, часто ограничиваясь глагольной, а то и просто повторением ключевого, краесогласного слова. Ему нравится высвобождать энергию и многосмыслие одного слова в пространстве стихотворной миниатюры, не рассказывать, но волховать, придавать зыбкость, прозрачность и невесомость своим впечатлениям:

Но если б даже так и стало,

Но если б даже, даже так

И стало, как же было б мало,

Ничтожно мало, мало как!

А ведь так у него было не всегда. И поэт вводит во второй цикл книги стихи юношеской задорной материальности, расцвеченные богатыми образами и сложными рифмами:

От дорожек заячьих,

От следов не знаю чьих…

В этом же ряду «Летела велосипедистка…» (1964), «О зубы колотилась фляга…» (1966), «Рыбак» (1968) и другие стихотворения. Пример плотности и особого предметного драматизма – стихотворение «Вода сбыла, ушла. Остался топкий ил…» (1971). Персонажи этого стихотворения – подросток-рыбак и щука, которую он никак не может подсечь.

В светящейся воде недвижно стынет щука…

Как длинная стрела, летящая из лука!

Поэзия неизменна, но поэт, как и любой человек, проходит сквозь все возрастные вехи. И это не может не отразиться на его творениях.

Срединный цикл книги – «Дар» - посвящён тайне поэтического творчества. Обратное прочтение этого слова – Рад, т.е. радость, радуга, радение. Эта явная зеркальность, двойственность мироощущения не прошли мимо поэта. Василий Казанцев направляет свой дар к светлой стороне жизни, к радости бытия, провозглашая: «На тяжкий твой венец терновый…» (1979). Этими словами он как бы противоречит Пушкину, но не как противник, а как подмастерье, стремящийся превзойти шедевры мастера.

При нашей встрече поэт заметил, что угасание читательского интереса к стихам во второй половине 30-х годов позапрошлого века подтолкнуло Пушкина к прозе. Но ведь нынешнее «угасание» ничуть не сломило и не переориентировало Казанцева. Он не просто сохранил верность поэзии, но и поднял слово (впрочем, как и его кумир) в верхние слои духовной атмосферы, противопоставив её телесности, вещественности, метафорической сгущённости и даже самой истории:

Слов чистейших вещество

Не из чистого колодца

Или там ещё чего,

А из воздуха берётся.

И уж, конечно, не «из какого сора» растут его стихи. Почва поэзии Василия Казанцева – душа человека. Но мир не узнаёт своего поэта, и это рождает горькое чувство:

Ты пой, как сердце петь велит.

- Но мир такого не расслышит.

- Ты пой, как сердце петь велит.

- Но мир другим живёт и дышит.

- А мир одним, одним лишь, друг,

Одним единственным лишь дышит:

Когда же он чистейший звук,

Звук сердца, счастья звук расслышит?

Своё поэтическое кредо Казанцев ясно до обнажённости высказал в стихотворении «Так славно пишешь ты природу…» (2008). Он утверждает в нём себя поэтом света, оставляя прозе тёмную сторону, драматизм человеческого существования в мрачной юдоли бытия. Не берусь утверждать, что это верный путь, но это его путь, одобренный совестью – этим Верховным советом человеческой души. Постепенно не только плотность мира, но и материальная составляющая звука отходят у него на второй план. Об этом он уже размышлял в своей ранней зрелости, но это была ещё декларация:

Долетает лишь отзвук, лишь отзвук,

Что и тоньше и чище, чем звук.

А ныне это стало основой его поэтического творчества. Он весь «в золотящемся солнечном зное» (2002). Это, несомненно, позиция, чем-то напоминающая пастернаковскую «Высокую болезнь». Поэт утверждает: «…И коль есть в мирозданье ошибка, то во всём виноваты слова!» (1999). В стихотворении «Говорит ветер» (2008) Казанцев откровенно, хотя и с долей иронии в интонации, высказывает своё желание выйти к идеальной поэзии, которой, как это мне представляется, не существует. Как и идеального человека. Но он полон страсти:

Пропеть такое слово,

Чтоб люди все до одного

Влюбились в это слово, –

И ничего, и ничего,

И ничего иного.

Вполне естественно появляется в книге следующий цикл стихов – «Вечное время». Оксюморон? Нет. У Казанцева вечность охватывает время, преображает временное, наделяя его поэтическим статусом вечности. Отсюда и его тематический выбор, исключающий негатив, распри между людьми, детективные коллизии, политические дискуссии, драматические ситуации. Счастье поэта – дарить людям надежду на лучшее, излучать душевный свет, а высшее счастье… Вот как он сам пишет:

Что может быть на свете слаще

И выше жарких всех похвал,

Чем оглушительное счастье,

Какого ты совсем не ждал.

Но всё же слаще, слаще, слаще

То, будто солнечный обвал,

Земное солнечное счастье,

Какого ждал, всё ждал, всё ждал.

«Оглушительным» может быть успех. К этому смыслу привыкло ухо. Но поэт ставит слово «счастье». Он следует парадоксальной диалектике, чуть изменяя порядок тех же слов, пытается сказать о противоположном. И, естественно, проговаривается. Возникает ощущение сознательного, установочного обеднения словаря и метафорической густоты, чтобы оставшейся горсткой слов можно было выразить нечто невыразимое. Это было в Казанцеве всегда, но долгое время как равноправный элемент поэтики, а ныне стало доминантой. В стихотворении «Погожим днём и непогожим…» (2002) лес у него хочет быть избой, а изба – снова стать лесом. Как это не похоже на образ избы, созданной им в ранней юности! Утвердившаяся установка обедняет поэтический текст, но высвобождает энергию оставленных в нём избранных слов, доводя их до точки душевного кипения.

Пятый цикл – «Солнечно и росно» – я бы назвал «Русским романсеро». Когда при нашей встрече я попросил Василия Ивановича прочесть его стихи о любви, он прочёл (как пропел) стихотворение «Когда-то я любил…» (1971), и это я воспринял как тончайшей прозрачности романс. Мне даже удивительно, что на стихи этого чуткого мастера практически не написано музыки. Может, потому, что слова его и без музыки – песня? И неважно, что объясняется в любви поэт скорее природе, чем женщине. Женщина в его поэзии – прекрасная, но не самая значительная часть природного мира, одухотворённого и светлого, доброго и отзывчивого:

Когда-то я любил…

Терзаясь скрытным нравом.

Я нёс свой юный пыл

Кустам, деревьям, травам.

Безмолвный я бродил,

Но был прекрасно понят.

Я всё давно забыл.

Они – доныне помнят.

Случайно окажусь

Средь них – сбегутся разом.

… Слезами обольюсь,

Внимая их рассказам.

Вот его любовь, вот его душевная чистота, омытая слезами поэта! И певуче, и неповторимо по интонации, и поигрывание шаблонами типа «слезами обольюсь», как и полагается для романса. На рубеже тысячелетий эта тема получит своё высокое развитие в стихотворениях «Случайно встретил – вдруг расстанусь?», «Там, в памяти моей далёкой, давней…», «Ты помнишь, помнишь, помнишь обо мне…». Этот чарующий цикл завершается совершенно изумительным стихотворением, раскрывающим уникальный творческий метод Василия Казанцева. В восьми строках им дан трактат об особенностях его способа превращать обыденное, банальное – в неповторимое, гениальное:

- Вы как поёте? По любви?

Иль по холодному расчёту?

- Поём, бывает, по любви.

Поём, бывает, по расчёту.

- А вы, лесные соловьи?

Вы по любви – иль по расчёту?

- Лишь по любви. Лишь по любви.

… Как по вернейшему расчёту.

И вот завершающий цикл подаренной мне книги – «Отцветает одно, зацветает другое». Я словно вновь вошёл в колоннаду кедрового бора, в чистоту сибирской тайги, светлую и вечную. Меня буквально пронизало вдохновением, желанием петь, творить, проникать в чудо – и поглотило эхо. В стихах его как в храме, где алтарь – земная красота, а купольные своды – синее небо. Раскрылось то, что поэт высказывал в цикле «Дар», раскрылось в цветущем слове. И стало ясно, что поэзия неизменна, но поэт, выверяющий путь своей жизни высшей пробой культуры, сознательно шёл к своей светлой радости, волшебной ясности, насыщая своё творчество вечностью дружбы, доброты и любви.

В заключительных стихах его книги совершенно исчезает греховная материальность. На семи повторяющихся словах, как по нотам, он создаёт словесную музыку, почти детскую по своей чистоте.

В ЛЕСУ

Как будто сновиденье –

Деревьев яркий блеск.

Иль это сновиденье

Как будто яркий блеск?

Не в сон, не в сновиденье

Здесь переходит блеск.

А сон, а сновиденье

Здесь переходит в блеск!

Эти стихи, неизменно возвышенные, сливаются друг с другом, создавая лирическую поэму светлой стороны жизни: «Ты как улыбка родника…» (2006), «Не в том невидимое чудо…» (2007), «По волнам медленного ветра…» (2007), «А трудно песню написать…» (2007), «Войду я в лес густой, блестящий…» (2007). Много света, снега, цвета в стихах Василия Казанцева. Читать их – истинное очищение поэзией.

Две встречи и бесконечность книги – дорогой подарок судьбы.

Виктор Петров